В тот же миг Элина бросается к малышу и, взяв его на руки, убегает в дом.
Тед остается в саду один. Поднимает палку, бьет ею по сорнякам. Вытаскивает из земли ножницы, снова роняет их. И застывает на миг, опершись о стену.
Через полчаса все уже переоделись и сидят в машине. Элина и Тед почти не разговаривают, лишь перекидываются короткими фразами: «Ключи от машины у тебя?» — «Да». Они едут на обед к родителям Теда.
— А я всего-то оставила их на целый день в розетке! — заканчивает рассказ Клара, двоюродная сестра Теда, и все покатываются со смеху, кроме матери Теда, которая ворчит, как опасно оставлять в розетке электроприборы, и Элины, которая не совсем поняла, о чем речь. Что-то про Клариного приятеля и щипцы для волос — начало Элина прослушала, но из вежливости улыбается и тихонько смеется, чтобы никто ничего не заподозрил.
Вся семья за столом. На обед подавали жареную рыбу в странной, слегка мучнистой подливке и песочный пирог с крыжовником «прямо из сада», по словам матери Теда. Гарриет, другая двоюродная сестра Теда, сварила кофе, разговор зашел о недавней поездке Клары в Лос-Анджелес, о том, что фильм, который монтировал Тед, уже идет в кинотеатрах, об актере, что живет по соседству. Бабушка Теда ворчит, что просила кофе со сливками, а не с молоком, — молодежь, видно, совсем разучилась варить кофе! А Элина невольно смотрит, как Гарриет держит на руках Иону. Держит в сгибе загорелого локтя. Держит, будто забыв, что у нее на руках ребенок. Держит так, что он неуклюже лежит на ее коленях, а головка болтается у самого края стола. Гарриет говорит, размахивает руками, звякают серебряные браслеты, и голова Ионы подскакивает при каждом ее широком жесте. На лице Ионы застыло смущение. Он испуган, потерян. Элина безмолвно умоляет Теда, сидящего рядом с Гарриет: выручай сына, выручай сына. Но Тед смотрит на что-то в палисаднике — уже минут пять глядит в окно и совсем не слушает Гарриет. Сейчас, приказывает себе Элина, надо встать и забрать Иону, спокойно, как ни в чем не бывало. Небрежно, мимоходом, будто это не твой ребенок, которого ты любишь больше всего на свете, будто…
— Похожа на ту, другую, да ведь? — бормочет сквозь шум бабушка Теда, указывая на Иону.
Клара наклоняется к бабушкиному уху.
— Это мальчик, — говорит она громко. — Иона. Забыла?
Бабушка трясет головой, будто отмахиваясь от назойливой мухи.
— Мальчик? — сердито переспрашивает она. — Похож на ту, другую. Как по-твоему? — обращается она к дочери.
Но мать Теда занята на кухне, сгружает с подноса тарелки. И разговаривает с отцом Теда — тот попыхивает сигаретой на заднем крыльце и что-то говорит про бокалы для портвейна.
— Что? — переспрашивает Тед. — О чем ты? Какая еще «та, другая»?
Бабушка долго молчит, хмурит брови. Рука ее, взметнувшись в воздух, вновь опускается на ручку кресла-каталки.
— Сам знаешь, — отвечает она.
Тед ерзает на стуле.
— Мама! — кричит он. — Что она такое сказала?
— …И погаси, ради бога, сигарету, — говорит мать, выходя из кухни с пустым подносом, — здесь ребенок.
— Что она сказала? — повторяет Тед.
Мать собирает пустые бокалы, скомканные салфетки.
— Кто? — спрашивает она у Теда.
— Бабушка сказала, что Иона похож на «ту, другую».
Мать Теда хватает со стола салфетку и ненароком задевает бокал. Темный блестящий ручеек стекает по скатерти, петляя между тарелками и вилками, струится крохотным водопадом на юбку и туфли Элины. Элина вскакивает, промокает вино салфеткой. Клара увозит бабушкино кресло подальше от стола и пролитого вина. И все толпятся вокруг с салфетками, советами, увещеваниями, и Тед все повторяет: «Что она хотела сказать?» — а мать отвечает: «Кто ее знает, сынок», а отец проходит мимо Элины, обдав ее едким табачным духом, и, когда Элина оборачивается, подмигивает ей: «Переполох в курятнике?»
Элина убегает в туалет, а когда возвращается, за столом никого, комната пуста. У нее щемит сердце, как в детстве, когда не взяли в игру. Через миг Элина видит всех в саду, на ковриках и в шезлонгах. Когда она выходит в сад, до нее долетает голос матери Теда: «А ну-ка, дайте мне скорей ребенка, а то…» Она поспешно умолкает, завидев Элину. Элина садится на коврик рядом с отцом Теда, стараясь ни с кем не встретиться взглядом.
Гарриет передает Иону матери Теда. Та, ахнув, берет ребенка на руки. Длинные острые ногти мелькают рядом со щечкой Ионы, Элина отводит взгляд. Мать Теда, как всегда, станет перекраивать Иону на свой вкус. Пригладит ему хохолок, застегнет на все пуговицы кофточку, натянет рукава до самых кулачков, поправит носочки, а если он без носочков, сделает замечание.
Элина смотрит по сторонам. Гарриет растянулась на коврике, положив голову на колени Клары, обе разглядывают Кларин браслет. Кресло с бабушкой поставили под дерево, и она уснула, положив ноги в шлепанцах на табурет. Тед сгорбился в шезлонге, нога на ногу, руки на груди. Смотрит, как мать нянчится с Ионой? Трудно сказать. Может быть, просто глядит в пустоту.
Странный все-таки дом у родителей Теда. Высокий, этажи будто нанизаны друг на дружку, в середине вьется спиралью винтовая лестница. Окна выходят на площадь с рядом домов-близнецов — железные балконы, одинаковые оконные рамы, окна нижнего этажа забраны черными решетками. За домом садик, несоразмерно маленький. Неприятно смотреть на дом сзади — кажется, он того и гляди рухнет.
— Как дела, мисс Элина?
Она поворачивается к отцу Теда. Тот, с сигаретой в зубах, ищет в карманах зажигалку.
— Спасибо, хорошо.
— Как себя чувствуешь… — щелкнув зажигалкой, он подносит ее к сигарете, вспыхивает огонек, — в роли мамы?
— Гм…
Что на это ответить? Рассказать про бессонные ночи, про бесконечное мытье рук, про то, как с утра до вечера приходится развешивать и складывать крохотные детские вещички, собирать и разбирать сумки с одеждой, подгузниками, салфетками, про шрам поперек живота, похожий на кривую усмешку, про то, как же, в сущности, одиноко сидеть дома с малышом, как приходится часами стоять на коленях с погремушкой, колокольчиком или лоскутком в руке, как ее тянет подойти на улице к какой-нибудь женщине постарше и спросить: как у вас хватило сил, как вы это выдержали? Или рассказать, что она не была готова к неистовому, бьющему через край чувству, которое не выразишь словом «любовь», что она любит Иону чуть ли не до потери сознания, что иногда она бесконечно тоскует по нему, даже когда он рядом, что это сродни безумию, одержимости, что она то и дело прокрадывается в комнату, где он спит, чтобы просто взглянуть на него, проверить, все ли в порядке, шепнуть ему что-то?
Но вместо этого Элина отвечает:
— Спасибо, хорошо.
Отец Теда, стряхнув на землю пепел, оглядывает Элину снизу вверх, от ног, обутых в сандалии, до лица.
— Тебе идет, — произносит он наконец с улыбкой.
Элина в очередной раз припоминает, как Тед однажды назвал отца «старым распутным козлом», и на миг представляет его на привязи, с белой бородкой. По ее лицу невольно расплывается улыбка.
— Что идет? — спрашивает Элина, сдерживая смех, и голос ее звучит неестественно громко.
Отец Теда затягивается и, прищурившись, смотрит на Элину. В молодости он наверняка был хорош собой. Синие глаза, чуть вздернутая верхняя губа, светлые волосы, теперь поседевшие. Просто удивительно, как бывшие красавцы до старости уверены в своей неотразимости.
— Материнство, — отвечает отец Теда.
Элина одергивает юбку:
— Правда?
— А что мой сын?
Элина бросает взгляд на Теда: он то открывает, то закрывает глаза.
— Что ваш сын? — рассеянно переспрашивает она.
— Хороший из него отец?
— Гм… — Элина смотрит, как Тед, сидя в шезлонге, прикрывает ладонью то один глаз, то другой. — По-моему, — бормочет она, — все отлично.
Отец Теда гасит сигарету о блюдце.
— В наше время было проще.
— Правда? Чем проще?
Он пожимает плечами:
— От нас ничего не требовалось — ни подгузники менять, ни варить, ничего. Нам все давалось легко. Купать ребенка время от времени, водить по воскресеньям в парк, на день рождения, в зоосад и тому подобное. Вот и все. А им тяжело приходится. — Он кивает на Теда.
Элина сглатывает.
— А как же…
Из сада доносится: «Боже!» Не успев сообразить, в чем дело, Элина уже на ногах.
Мать Теда держит Иону подальше от себя, сморщив нос:
— Займись им.
— Конечно, сейчас. — Элина, подхватив Иону, несет его в дом. Иона, запустив пальчики Элине в волосы, лопочет ей в самое ухо: «Угум-брр!» — будто делится тайной.
— И тебе угум-брр, — шепчет Элина и, взяв в прихожей сумку, несет Иону в ванную. Ванная совсем небольшая — мать Теда называет ее «уборная», и Элине вначале представлялась уборная актрисы. Элина кладет возле раковины салфетки, чистый подгузник. И, сев на крышку унитаза, укладывает на колени Иону.
